Залез Муравей на березу. Долез до вершины, посмотрел вниз, а там, на земле, его родной муравейник чуть виден.

Муравьишка сел на листок и думает: «Отдохну немножко — и вниз».

У муравьев ведь строго: только солнышко на закат, — все домой бегут. Сядет солнце, — и муравьи все ходы и выходы закроют — и спать. А кто опоздал, тот хоть на улице ночуй.

Солнце уже к лесу спускалось.

Муравей сидит на листке и думает: «Ничего, поспею: вниз ведь скорей».

А листок был плохой: желтый, сухой. Дунул ветер и сорвал его с ветки.

Несется листок через лес, через реку, через деревню.

Летит Муравьишка на листке, качается — чуть жив от страха. Занес ветер листок на луг за деревней да там и бросил. Листок упал на камень, Муравьишка себе ноги отшиб.

Лежит и думает: «Пропала моя головушка. Не добраться мне теперь до дому. Место кругом ровное. Был бы здоров — сразу бы добежал, да вот беда: ноги болят. Обидно, хоть землю кусай».

Смотрит Муравей: рядом Гусеница-Землемер лежит. Червяк червяком, только спереди — ножки и сзади — ножки.

Муравьишка говорит Землемеру:

— Землемер, Землемер, снеси меня домой. У меня ножки болят.

— А кусаться не будешь?

— Кусаться не буду.

— Ну садись, подвезу.

Муравьишка вскарабкался на спину к Землемеру. Тот изогнулся дугой, задние ноги к передним приставил, хвост — к голове. Потом вдруг встал во весь рост, да так и лег на землю палкой. Отмерил на земле, сколько в нем росту, и опять в дугу скрючился. Так и пошел, так и пошел землю мерить.

Муравьишка то к земле летит, то к небу, то вниз головой, то вверх.

— Не могу больше! ... Читать дальше »

Когда я был маленький, меня отвезли жить к бабушке. У бабушки над столом была полка. А на полке пароходик. Я такого никогда не видал. Он был совсем настоящий, только маленький. У него была труба: желтая и на ней два черных пояса. И две мачты. А от мачт шли к бортам веревочные лесенки. На корме стояла будочка, как домик. Полированная, с окошечками и дверкой. А уж совсем на корме - медное рулевое колесо. Снизу под кормой - руль. И блестел перед рулем винт, как медная розочка. На носу два якоря. Ах, какие замечательные! Если б хоть один у меня такой был!

Я сразу запросил у бабушки, чтоб поиграть пароходиком. Бабушка мне все позволяла. А тут вдруг нахмурилась:

- Вот это уж не проси. Не то играть - трогать не смей. Никогда! Это для меня дорогая память.

А пароходик важно стоял на полке на лакированных подставках. Я глаз от него не мог оторвать.

- Дай честное слово, что не прикоснешься. А то лучше спрячу-ка от греха.

Я чуть не заплакал и крикнул всем голосом:

Бабушка не убрала пароходика.

Я все смотрел на пароходик. Влезал на стул, чтоб лучше видеть. И все больше и больше он мне казался настоящим. И непременно должна дверца в будочке отворяться. И наверно, в нем живут человечки. Маленькие, как раз по росту пароходика. Выходило, что они должны быть чуть ниже спички. Я стал ждать, не поглядит ли кто из них в окошечко. Наверно, подглядывают. А когда дома никого нет, выходят на палубу. Лазят, наверно, по лестничкам на мачты. А чуть шум - как мыши: юрк в каюту. Вниз - и притаятся. Я долго глядел, когда был в комнате один. Никто не выглянул. Я спрятался за дверь и глядел в щелку. А они хитрые, человечки проклятые, знают, что я подглядываю. Ага! Они ночью работают, когда никто их спугнуть не может. Хитрые. Я стал быстро-быстро глотать чай. И запросился спать.

- Что это? То тебя силком в кровать не загонишь, а тут этакую рань и спать просишься.

И вот, когда улеглись, бабушка погасила свет. И не видно пароходика. Я ворочался нарочно, так что кровать скрипела. Бабушка:

- А я без света спать боюсь. Дома всегда ночник зажигают. - Это я наврал: дома ночью темно наглухо.

Бабушка ругалась, однако встала. Долго ковырялась и устроила ночник. Он плохо горел. Но все же было видно, как блестел пароходик на полке. Я закрылся одеялом с головой, сделал себе домик и маленькую дырочку. И из дырочки глядел не шевелясь. Скоро я так присмотрелся, что на пароходике мне все стало отлично видно. Я долго глядел. В комнате было совсем тихо. Только часы тикали. Вдруг что-то тихонько зашуршало. Я насторожился - шорох этот на пароходике. И вот будто дверка приоткрылась. У меня дыхание сперло. Я чуть двинулся вперед. Проклятая кровать скрипнула. Я спугнул человечка! Теперь уж нечего было ждать, и я заснул. Я с горя заснул.

На другой день я вот что придумал. Человечки, наверно же, едят что-нибудь. Если дать им конфету, так это для них целый воз. Надо отломить от леденца кусок и положить на ... Читать дальше »

В этом году мне исполнилось, ребята, сорок лет. Значит, выходит, что я сорок раз видел новогоднюю ёлку. Это много!

Ну, первые три года жизни я, наверно, не понимал, что такое ёлка. Наверно, мама выносила меня на ручках. И, наверно, я своими чёрными глазёнками без интереса смотрел на разукрашенное дерево.

А когда мне, дети, ударило пять лет, то я уже отлично понимал, что такое ёлка. И я с нетерпением ожидал этого весёлого праздника. И даже в щёлочку двери подглядывал, как моя мама украшает ёлку.

А моей сестрёнке Леле было в то время семь лет. И она была исключительно бойкая девочка. Она мне однажды сказала:

— Минька, мама ушла на кухню. Давай пойдём в комнату, где стоит ёлка, и поглядим, что там делается.

Вот мы с сестрёнкой Лелей вошли в комнату. И видим: очень красивая ёлка. А под ёлкой лежат подарки. А на ёлке разноцветные бусы, флаги, фонарики, золотые орехи, пастилки и крымские яблочки.

— Не будем глядеть подарки. А вместо того давай лучше съедим по одной пастилке. И вот она подходит к ёлке и моментально съедает одну пастилку, висящую на ниточке. Я говорю:

— Леля, если ты съела пастилочку, то я тоже сейчас что-нибудь съем. И я подхожу к ёлке и откусываю маленький кусочек яблока. Леля говорит:

— Минька, если ты яблоко откусил, то я сейчас другую пастилку съем и вдобавок возьму себе ещё эту конфетку.

А Леля была очень такая высокая, длинновязая девочка. И она могла высоко достать. Она встала на цыпочки и своим большим ртом стала поедать вторую пастилку. А я был удивительно маленького роста. И мне почти что ничего нельзя было достать, кроме одного яблока, которое висело низко. Я говорю:

— Если ты, Лелища, съела вторую пастилку, то я ещё раз откушу это яблоко. И я снова беру руками это яблочко и снова его немножко откусываю. Леля говорит:

— Если ты второй раз откусил яблоко, то я не буду больше церемониться и сейчас съем третью пастилку и вдобавок возьму себе на память хлопушку и орех. Тогда я чуть не заревел. Потому что она могла до всего дотянуться, а я нет. Я ей говорю:

— А я, Лелища, как поставлю к ёлке стул и как достану себе тоже что-нибудь, кроме яблока.

И вот я стал своими худенькими ручонками тянуть к ёлке стул. Но стул упал на меня. Я хотел поднять стул. Но он снова упал. И прямо на подарки. Леля говорит:

— Минька, ты, кажется, разбил куклу. Так и есть. Ты отбил у куклы фарфоровую ручку.

Тут раздались мамины шаги, и мы с Лелей убежали в другую комнату. Леля говорит:

Я хотел зареветь, но в этот момент пришли гости. Много детей с их родителями. И тогда наша мама зажгла все свечи на ёлке, открыла дверь и сказала:

И все дети вошли в комнату, где стояла ёлка. Наша мама говорит:

— Теперь пусть каждый ребёнок подходит ко мне, и я каждому буду давать игрушку и угощение.

И вот дети стали подходить к нашей маме. И она каждому дарила игрушку. Потом снимала с ёлки яблоко, пастилку и конфету и тоже дарила ребёнку. И все дети были очень рады. Потом мама взяла в руки то яблоко, которое я откусил, и сказала:

— Леля и Минька, подойдите сюда. Кто из вас двоих откусил это яблоко? Леля сказала:

Я дёрнул Лелю за косичку и сказал:

— Лелю я поставлю в угол носом, а тебе я хотела подарить заводной паровозик. Но теперь этот заводной паровозик я подарю тому мальчику, которому я хотела дать откусанное яблоко.

И она взяла паровозик и подарила его одному четырёхлетнему мальчику. И тот моментально стал с ним играть. И я рассердился на этого мальчика и ударил его по руке игрушкой. И он так отчаянно заревел, что его собственная мама взяла его на ручки и сказала:

... Читать дальше »

Перевод с английского Антона Иванова и Анны Устиновой

Пенрода стригли. Парикмахерская располагалась на углу улицы, рядом с аптекой. Это была солнечная сторона, и, так как день стоял знойный, Пенрод обливался потом. Чрезвычайно невыгодное состояние, когда тебя стригут! Часть волос, которые падают с парикмахерских ножниц, налипают на потное лицо, лезут в рот, в нос, забиваются за воротник и даже попадают в уши. Волосы нещадно щекотали и кололи. У Пенрода даже слезы навернулись на глаза, и он начал корчиться, ерзать, дергаться и поводить плечами, ежеминутно рискуя, что ножницы парикмахера отхватят вместе с волосами еще какую-нибудь часть его существа. Наконец он добился своего: парикмахер задел кончик его уха.

— Уи-и-й! — заныл Пенрод.

— Что, поцарапал немножко? — осведомился парикмахер приторным голосом и неискренне улыбнулся.

— А-а! — немедленно запротестовал Пенрод против квасцов, которые парикмахер приложил к ранке.

— Это не больно, — сказал парикмахер, — но если вы не будете сидеть смирно, вам опять будет больно. Видели бы вы, как смирно сидит у меня маленький Джорджи Бассет, — продолжал парикмахер, — я слышал, его считают лучшим мальчиком у нас в городе и называют маленьким джентльменом.

— Пусть кто-нибудь только попробует меня так назвать, — тут же заявил Пенрод. — Готов спорить на что угодно: больше ему не захочется пробовать!

— Ну, а если мальчик подойдет к вам и скажет: «Хэлло, маленький джентльмен!» Что вы намерены предпринять?

— Его счастье, если он вернется домой живым, — мрачно ответил Пенрод.

Парикмахер погрузил десять деятельных пальцев в беззащитные волосы Пенрода и предпринял все, чтобы сдвинуть голову с места. Вдруг мучения прекратились. Парикмахер обмакнул лицо Пенрода салфеткой, и глаза паренька не только перестали слезиться, но даже вновь обрели способность видеть мир.

— Ну вот, — сказал парикмахер, аккуратно приглаживая его локоны, — и чего вам так не хочется, чтобы вас называли маленьким джентльменом? Ведь это же, можно сказать, комплимент. Зачем же вы собираетесь побить того, кто вас так назовет?

Этот вопрос не имел для Пенрода ровно никакого смысла. Он не собирался залезать в дебри психологии, и его совершенно не волновали истоки ненависти, которой он проникся к выражению «маленький джентльмен». Он просто знал, что считает его для себя оскорбительным и на дух его не переваривает, и этого ему было достаточно.

Он подошел к двери, обернулся и не менее грозным тоном добавил:

— Пусть только кто-нибудь попробует!

Парикмахер захихикал. Потом ему на нос села муха. Он хотел прихлопнуть ее, но не попал и только больно ударил себя по носу. Парикмахер разозлился. Но почти тут же выражение гнева в его маленьких глазках сменилось радостным блеском. Он увидел новых клиентов, и каких! В парикмахерскую вошла самая хорошенькая девочка на свете, а за руку она вела своего маленького братца Митчи-Митча, которого и надо было подстричь. День был жаркий, парикмахера одолевала скука, и этот коварный субъект при виде Марджори с братцем тотчас задумал скверную интригу, которую и не замедлил осуществить.

Тем временем Пенрод с мрачным видом шагал домой. Путь был невелик, но и его хватало, чтобы воображение подкинуло пару-другую блестящих схваток с возможными оскорбителями. «Советую никогда не называть меня так!» — бормотал он на ходу что-то невнятное, но достаточно грозное.

Правда, по мере приближения к дому его воинственный пыл несколько унялся. Тому причиной был новый объект, который всерьез привлек его внимание. Какая-то бригада, видимо, ремонтировала мостовую, и теперь на перекрестке стоял никем не охраняемый котел с варом. Первым делом Пенрод испытал вкусовые качества вара. Но этот вар ему не понравился. Он не отвечал кулинарным стандартам и даже не мог заменить жевательную резинку, ибо был слишком жидким. Но зато он был еще теплый и, главное, липкий.

Последнее качество больше всего восхищало Пенрода. Он множество раз имел дело с варом, но такой ему еще не попадался. Когда Пенрод решил вытереть руки, он понял, что ни один предмет не в силах ему в этом помочь — ни жилет в горошек, н ... Читать дальше »